Сотрудников бара в Кирове преследуют за участие в «Международном движении ЛГБТ». В материалах дела — интимные переписки, вещдоки — вибраторы, туфли и косметика

Суд: рисунки котов на стенах бара и артист-гей — это «пропаганда ЛГБТ»

Восемь лет я работала в музыкальной школе юрисконсультом, также занималась организацией мероприятий — проводила хореографические и хоровые детские конкурсы, фестивали. Всю жизнь прожила в Кирове, никуда не переезжала. В 2023 году мой хороший друг Андрей Вершинин искал постоянное место для выступлений. Он — дрэг-артист, а я — неплохой организатор. В музыкальной школе зарплата была маленькой, хотелось работать на себя. К тому же у меня уже был опыт открытия бизнеса — магазин одежды за несколько лет до пандемии. Так, 18 августа 2023 года мы открыли бар «Черный клевер». Андрей был арт-директором и выступал в нем как артист, а я была администратором. Подобные заведения уже открывались в Кирове, и я даже работала в одном из них. К нам никаких вопросов никогда не было, все было спокойно: никаких рейдов, притеснений, у нас были необходимые лицензии для работы. Конечно, ни одно заведение не указывало в своих соцсетях, что оно поддерживает ЛГБТ. Но гости понимали это из шоу-программы. Впрочем, дрэг-шоу в России не запрещены, для полиции мы были обычным ночным клубом.

Первые проблемы с такими заведениями в Кирове начались с нас. 13 января 2024 года (согласно решению суда, старший лейтенант полиции Ерошкин А.В. составил протокол 19 января, — Прим. «Первого отдела») к нам пришли сотрудники УМВД и написали на нас заявление за то, что мы занимаемся «ЛГБТ-пропагандой». В марте Октябрьский районный суд признал нас виновными и назначил штраф в 500 000 рублей. В решении суда в качестве доказательства «пропаганды ЛГБТ» было указано несколько моментов: на стенах бара были нарисованы люди с кошачьими головами, на одном из них была портупея, один из выступающих артистов заявлял о себе в СМИ как об открытом гее, во время составления протокола на камеру сотрудников попал поцелуй двух мужчин — гости были пьяными, мы общались с полицией, поэтому они были предоставлены сами себе. Позже этих мужчин оштрафовали. Одного на 50 000 рублей, второго на 25 000.

Фото: из материалов уголовного дела (предоставлены Ольгой Потаповой)

После решения суда против «Черного клевера» мы закрасили котов на стенах, перестали приглашать открытых геев в качестве артистов, а гостям запретили любые контакты — неважно, гетеро это или гомопара, целоваться всем было запрещено. Также нельзя было со сцены произносить слова «СВО», «Украина», «ЛГБТ». Бар продолжил спокойно работать. Спустя время к нам вновь пришли сотрудники полиции по чьему-то заявлению. Уже позже из материалов уголовного дела я узнала, что у нас произошел конфликт с посетительницей. Она перепила, ее вывели из бара и сказали, что, извините, пока вы не протрезвеете, мы вас не пустим. Она обиделась и попросила свою подругу написать заявление о том, что в баре ведется «ЛГБТ-пропаганда». Сотрудники полиции посмотрели на заведение, поговорили со мной, посмеялись и при мне написали отказ. Сказали, что у нас все нормально, и ушли.

Как сотрудники СК доказывали, что Ольга состоит в движении, которого не существует

На следующий день, в ночь с 1 на 2 ноября, в баре был Хэллоуин. Я снимала шоу на телефон и была очень воодушевлена, потому что у парней получились неплохие номера, публика реагировала хорошо. После первого блока программы я зашла в гримерку. Слышала, что на сцене артист коммуницирует с гостями, спрашивает что-то про их настроение. В этот момент ко мне заглядывает бармен и с улыбкой до ушей говорит: «Оль, там менты приехали». Я подумала, что кто-то пожаловался на шум, сейчас поговорим, я оставлю свои данные, убавим музыку и продолжим работу. Выхожу из гримерки и вижу, что гости стоят вдоль стен, рядом ОМОН, а сотрудник в штатском ищет меня, но не называет мои ФИО, а просто говорит: «Оля где?». Я подошла, спросила, что происходит. Он сказал: «Телефон сюда, бери свои вещи, поехали со мной». Мы вышли через заднюю дверь, меня посадили в машину, где сидели понятые, и нас повезли на обыск. Я долго не открывала квартиру, так как это не был адрес моего проживания. За месяц до этого я осталась без квартиры. У меня не получилось быстро найти новое жилье, поэтому я несколько раз останавливалась у подруги, она дала мне ключи от своей квартиры — туда меня и привезли.

Фото: бар «Черный клевер» / из материалов уголовного дела (предоставлены Ольгой Потаповой)

Пока мы стояли в подъезде, силовики спрашивали, успела ли я отдохнуть, ведь больше я света белого не увижу, сяду на пожизненное. Но за что — не говорили. После нескольких моих отказов открыть дверь, следователь начал мне угрожать и ударил кулаком по стене возле моего лица. Потом, уже в Следственном комитете, он за это извинился. В итоге я открыла дверь, сам обыск длился минут 20. Изъяли несколько секс-игрушек хозяйки квартиры (вибратор, страпон, смазку), какие-то статуэтки в виде голых мужчин, и повезли на допрос. По их логике я — лесбиянка, а секс-игрушки доказывают мою принадлежность к запрещенному ЛГБТ-движению. Насилия не было, но общались со мной так, как будто я страну предала или взорвала Крокус Сити Холл.

Юрист по правам ЛГБТ-людей  Максим Оленичев: «По логике следствия предметы, изъятые во время обыска, доказывают негетеросексуальную ориентацию Ольги, что косвенным образом указывает на ее принадлежность к несуществующей организации „Международное общественное движение ЛГБТ“. Однако ни законодательство о противодействии экстремизму, ни уголовное законодательство не связывают сексуальную ориентацию человека с деятельностью, которую государство может считать противоправной. Иными словами, личные характеристики человека не указывают на преступность его поведения. Все-таки экстремизм — это не про то, кем человек является, а про его деятельность. У следствия практически нет доказательств „противоправного поведения“ Ольги, поэтому оно прибегает к таким „доказательствам“, оценку которым должен дать суд при вынесении приговора».

Когда полиция пришла в бар, Андрей спрятался под диджейской стойкой. Пока его искали, сотрудники фотографировали и допрашивали гостей. Спрашивали, какой они ориентации, что делали в баре, какая у них роль в сексе — активная или пассивная. Вынесли все вещи артистов из гримерок, потом нашли Андрея и вместе с другими артистами привезли его на допрос. Парням не разрешили смыть грим, не дали переодеться в обычную одежду.

Фото: рейд в баре «Черный клевер» / материалы уголовного дела (предоставлены Ольгой Потаповой)

Нас допрашивали в разных кабинетах до 10 утра. Каждый час спрашивали, нужно ли мне в туалет, даже выводили покурить один раз. В 10 часов приехали адвокаты по назначению, с ними начался уже официальный допрос. Спрашивали, когда открыли бар, кто подписывал договор аренды и устанавливал цены на вход, зачем открыли «Общество с ограниченной ответственностью», задавали вопросы про ориентацию гостей и артистов. Конечно, спрашивали про так называемое «Международное движение ЛГБТ». Я говорила правду, что его не существует, я ни в каком движении не состою. Но один из артистов, которого привезли на допрос из дома, и одна девушка, которую допрашивали как свидетеля, согласились со всеми обвинениями в причастности к «ЛГБТ движению», писали показания под диктовку. Этого было достаточно.

Адвокат Евгений Смирнов: «„Международного ЛГБТ-движения“ не существует, поэтому в материалах дела не может быть никаких следов связи с этим движением — переписок с руководством движения, поступление денежных средств на какую-то деятельность. Вся связь с несуществующим движением фактически строится на том, что людям вменяют в вину проведение вечеринок».

Фото: из материалов уголовного дела (предоставлены Ольгой Потаповой)

Меня предупредили, что если я не признаю вину, то поеду в СИЗО. Я сказала: «Хорошо. В любом случае, я вину не признаю, что бы со мной не сделали». В пять вечера на меня и Андрея надели наручники и увезли в изолятор временного содержания. Там сняли отпечатки пальцев, обыскали, сказали полностью раздеться, провели осмотр, отдельно описали татуировки. Сотрудницы спросили, в чем меня обвиняют. Я ответила максимально тупо, сказала, что меня обвиняют в том, что я лесбиянка. Они удивились, но сказали, что суд во всем разберется.

3 ноября нас привезли на заседание по избранию меры пресечения. Все это время в голове была мысль, что это абсолютный бред, такого просто не может происходить. Я правда думала, что суд во всем разберется. Но Андрея отправили под домашний арест, вероятно, из-за того, что у него серьезные проблемы со здоровьем, а меня в СИЗО.

«Поняла, как разобрать одноразовую бритву»

Скоро обо мне начали волноваться друзья. Они связались с моим мужем, он приехал ко мне очень быстро, спустя два дня после ареста. Привез все необходимое: шампунь, сигареты, кипятильник, кружку, одежду. У меня не было вообще ничего, только одежда, в которой меня задержали. Муж регулярно носил передачи, пополнял ФСИН-счет, чтобы я могла отовариваться в тюремном магазине. Это очень поддерживало. От сотрудниц изолятора я узнала, что некоторые женщины приезжают из отдаленных от Кирова районов и оказываются в СИЗО без помощи. Все, что им выдают, это кусок дегтярного мыла. В тюремном магазине я покупала шампуни и «забывала» их в душе, чтобы другие заключенные могли ими воспользоваться. Сотрудницы все понимали, но делали вид, что не замечают и даже иногда разрешали мыться в душе не 15, а 20 и даже 25 минут.

Первые несколько дней я была в общей камере с туалетом без дверей, потом меня перевели в двухместную. Тогда в Кирове не было женщин, обвиняемых в финансировании экстремизма (282.3 УК) и организации деятельности экстремистской организации (ч.1 282.2 УК), поэтому я сидела в камере одна. Она выглядит так: девять квадратных метров, деревянные полы, телевизор, маленький холодильник, туалет, умывальник с горячей водой, железный шкаф на стене, прикрученные к полу стол, скамейка и железная двухъярусная кровать. У двери стояла привинченная к полу табуретка. Это подставка для 10-литровой баклажки с питьевой водой. Каждый день я могла просить, чтобы ее пополняли. Условия хорошие, но в камере было холодно. Ночью температура опускалась до 10 градусов.

Первую неделю я была уверена, что это просто ошибка. Я же сама — юрист, пусть и не уголовный, понимала, что творится какой-то беспредел. Когда осознала, что я здесь надолго, то приняла решение оборвать свой жизненный путь… Выяснила, как разобрать одноразовую бритву. Но потом у меня появилась договоренность с сотрудниками, что ближайшие два месяца я собой ничего делать не буду. Я человек слова, поэтому два месяца терпела. Читала книги про революцию, Булгакова, Конан Дойля. Пыталась работать. Незадолго до ареста у нас прошел хореографический концерт, нужно было оплатить аренду «Дома Культуры», я не успела это сделать. Высчитывала, сколько за это начислят пени. Пыталась понять, сколько бар понесет убытков.

Фото: материалы уголовного дела (предоставлены Ольгой Потаповой)

В материалах дела есть данные о личной жизни некоторых фигурантов, а также их личные (в том числе интимные) переписки. Вот что об этом говорит юрист по правам ЛГБТ-людей Максим Оленичев: «Такие сведения относятся к частной (личной) жизни человека, и следствие без необходимости не вправе собирать такую информацию и использовать ее, если она не подтверждает преступность деяния. В данном случае интимные переписки не имеют отношения к фабуле обвинения. В некоторых случаях использование таких переписок в уголовных делах допустимо и оправдано, если это требуется для доказывания события преступления. Например, если такие переписки свидетельствуют о совершении насильственных сексуализированных преступлений, то они могут быть оценены судом в качестве допустимых доказательств при вынесении приговора. Однако рассматриваемое дело к таким случаям не относится».

Пока я сидела в СИЗО, из бара украли оборудование стоимостью один миллион рублей. Через адвоката я подавала заявление о краже в полицию, потом в прокуратуру района и в областную, но в ответах писали, что состава преступления нет. Людям с такой статьей как у меня помогать никто не будет.

«Собирала сумку не в эмиграцию, а в СИЗО»

27 декабря меня повезли в суд по продлению меры пресечения. Я не очень хорошо знаю эту систему, поэтому думала, что даже если меня отпустят, то все равно отправят в СИЗО досиживать до 1 января, так как первая мера пресечения должна закончиться в этот день. Я не взяла с собой в суд ничего. В камере остался паспорт, все вещи, замоченная мылом одежда, которую я планировала постирать после заседания.

Фото: камера СИЗО-2 Кирова. В подобной камере находилась Ольга Потапова / Портал Pro город

Прокурор и следователь просили суд продлить арест еще, кажется, на три месяца. Я сказала, что нахожусь в одиночной камере, начинаю немножко сходить с ума, и, если стражу продлят, покончу с собой. Позже адвокат сказал, что суды на это не обращают внимание, так что не знаю, почему меня отпустили под домашний арест. С меня сняли наручники, приехали мой муж и мама. С мамой у меня не очень хорошие отношения, а вот с мужем я успела поговорить, обняться. После этого приехал сотрудник Уголовно-исполнительной инспекции, мы поехали в отделение, где меня поставили на учет и надели браслет на ногу. Инспектор долго сокрушался по поводу того, что у меня нет паспорта. Документы и вещи из СИЗО я смогла забрать только в середине января.

Во время домашнего ареста со мной находилась мать. Квартира принадлежит мне, но ее это не волнует. Я спала на матрасе на кухне, так как квартира однокомнатная, мама спала в комнате. Мне нельзя было пользоваться интернетом, отправлять и получать письма, выходить на улицу, звонить я могла только в скорую помощь и следователю. Ко мне могли приходить гости, за исключением определенного списка людей. Сначала я думала, что так и просижу на домашнем аресте. Все изменилось, когда дома начались конфликты. Мама сначала стала ограничивать время, в которое ко мне могут приходить друзья и муж, потом запретила приходить определенным людям. Стала проводить со мной долгие и нудные беседы о том, что я «человеческое отродье», что я недостойна жизни. Тогда я поняла, что больше не выдержу, нужно что-то делать. Весной 2025 года я, ничего не сказав адвокатам, связалась с «Первым отделом», о котором узнала из соцсетей. Скоро я начала готовиться к эвакуации.

Уезжать было не страшно. Самое ужасное, что со мной могло произойти, если бы меня поймали, это арест и отправка в СИЗО. Но лучше находиться там, чем дома с матерью. Еще до мыслей об эвакуации я даже думала нарушить домашний арест или написать ходатайство в суд с просьбой вернуть меня в СИЗО. Конечно, меня предупредили, что отъезд — это не стопроцентный вариант, в любом момент меня могут поймать. Я была к этому готова и собирала сумку не в эмиграцию, а в СИЗО.

28 ноября примерно в 19:45 я покинула квартиру (мы не можем раскрыть подробности отъезда из соображений безопасности, — Прим. «Первого отдела») и только 30 ноября в 10 утра я пересекла границу страны, где нахожусь сейчас. Дорога прошла спокойно. Машину, в которой я ехала, останавливали гаишники, так как водитель немного нарушил правила, но у меня не было никакого мандража.

Прошло уже несколько дней (этот разговор мы записываем 2 декабря, — Прим. «Первого отдела»), но я все еще не поняла, что произошло. Мне не с кем обсудить эту ситуацию, так как пока мне нельзя разговаривать со своими друзьями, которые остались в России. Адвокаты тоже ничего не знали о моем побеге, думаю, что узнают только из этой публикации. Насколько я знаю, мама подала заявление в полицию о моей пропаже. Если друзей будут вызывать на допросы из-за этого, то будет лучше, чтобы они не могли ничего рассказать. Пока все очень странно, и что будет дальше, я не знаю. Минимум полгода-год нужно ждать получения гуманитарной визы. Я настраиваюсь на год.

24 декабря 2025 года суд изменил меру пресечения для Ольги Потаповой. Уголовное дело против нее выделили в отдельное производство.